Когда-нибудь твоё перо утратит колдовскую силу.
Ты попытаешься начать с нуля еще одну строку,
но мятый лист черновика провиснет мёртвой парусиной.
И ты поймёшь, что твой фрегат согласен жить на берегу…
Согласен жить на берегу. На суше, чёрствой и надёжной,
несокрушимой, как гранит, и плодородной, как навоз.
Ни глубины, ни вышины, ни скорости, ни бездорожья!
И вместо путеводных звёзд большой горшок махровых роз.
Горшок махровых жёлтых роз, ковёр персидский под ногами…
Громадный кожаный диван и бледноликая жена…
Ты попытаешься сказать ей о любви своей стихами,
но вместо слов сорвётся с губ пустого сердца тишина…
Пустого сердца тишина, невозмутимая как небо.
Как щебет бьющихся за хлеб несытых, словно крысы, птиц…
Твой удивительный талант, слуга, солдат, уходит в дембель.
А ты – отставку получил от Аполлоновых девиц…
Не получается рыдать, смеяться, клясться и молиться!
Не продевается в иглу чудного замысла строка…
Ты спросишь зеркало: я стар? Оно с тобой не согласится.
Ты спросишь милую: я жив? - Покрутит пальцем у виска…
Здоров! – ответит эскулап. И «Будь здоров!» - воскликнут други,
Подняв бокалы за тебя и три твоих десятка лет.
И только пьяная душа ревёт рыдающей белугой:
Погиб поэт!
Погиб поэт!
В самом тебе погиб поэт…
